На про­тя­же­нии всей се­мей­ной жизни Тол­стой от­да­вал много сил и дум вос­пи­та­нию детей. Он вно­сил в их жизнь массу юмора и жиз­не­ра­дост­но­го ве­се­лья. Он умел ожи­вить всех и пе­ре­ло­мить су­мрач­ные на­стро­е­ния. Одним из средств для этого яв­лял­ся часто при­ме­няв­ший­ся «бег ну­ми­дий­ской кон­ни­цы».

Бы­ва­ло, сидят все в зале после отъ­ез­да скуч­ных го­стей, ссор, дет­ских слез, не­до­ра­зу­ме­ния. Все при­тих­ли. И вдруг Лев Ни­ко­ла­е­вич сры­ва­ет­ся со стула, под­ни­ма­ет одну руку квер­ху, и, по­ма­хи­вая ки­стью ее над го­ло­вой, стре­мглав бежит га­ло­пом впри­прыж­ку во­круг стола. Все летят за ним, в точ­но­сти по­вто­ряя его дви­же­ния. Обе­жав во­круг ком­на­ты не­сколь­ко раз и за­пы­хав­шись, все са­дят­ся на свои места — уже со­всем в дру­гом на­стро­е­нии. Все ожив­ле­ны и ве­се­лы. Ссоры, скука и слезы за­бы­ты...

По пред­став­ле­нию детей, мама была пер­вым че­ло­ве­ком в доме, от нее за­ви­се­ло все. Она за­ка­зы­ва­ла по­ва­ру обед, от­пус­ка­ла ребят гу­лять, шила дет­ское пла­тье и белье; она все­гда кор­ми­ла гру­дью ка­ко­го-ни­будь ма­лень­ко­го и целый день то­роп­ли­вы­ми ша­га­ми бе­га­ла по дому. С ней можно было ка­приз­ни­чать, хотя ино­гда она бы­ва­ла сер­ди­та и на­ка­зы­ва­ла. С папой ка­приз­ни­чать не по­ла­га­лось. Когда он смот­рел в глаза, то знал все, и по­то­му лгать ему было не­воз­мож­но. И ему никто ни­ко­гда не лгал. Папа ни­ко­го ни­ко­гда не на­ка­зы­вал и почти ни­ко­гда не за­став­лял детей что-ни­будь де­лать, а вы­хо­ди­ло все­гда так, что все, как будто по сво­е­му соб­ствен­но­му же­ла­нию и по­чи­ну, де­ла­ли все так, как он этого хотел.

«Мама часто бра­ни­ла нас и на­ка­зы­ва­ла, — рас­ска­зы­ва­ет Илья Льво­вич, — а отец, когда ему нужно было за­ста­вить нас что-ни­будь сде­лать, толь­ко при­сталь­но взгля­ды­вал в глаза, и его взгляд был по­ня­тен и дей­ство­вал силь­нее вся­ко­го при­ка­за­ния».

Вот раз­ни­ца между вос­пи­та­ни­ем отца и ма­те­ри. Бы­ва­ло, по­на­до­бит­ся на что-ни­будь дву­гри­вен­ный. Если идти в маме, она нач­нет по­дроб­но рас­спра­ши­вать, на что нужны день­ги, на­го­во­рит кучу упре­ков и ино­гда от­ка­жет. Если пойти к папе, он ни­че­го не спро­сит, — толь­ко по­смот­рит в глаза и ска­жет: «Возь­ми на столе». И, как бы ни был нужен этот дву­гри­вен­ный, я ни­ко­гда не ходил за ним к отцу, а все­гда пред­по­чи­тал вы­пра­ши­вать его у ма­те­ри. Гро­мад­ная сила отца как вос­пи­та­те­ля за­клю­ча­лась в том, что от него, как от своей со­ве­сти, пря­тать­ся было нель­зя.